Со своими 8 пушками и остатками батальона пехоты я оборонял город. На помощь нам втайне от немцев ночью прибыли 4 артиллерийских полка. Их пушки и минометы были поставлены на прямую наводку под маскировкой на западной окраине городка, а мои 8 пушек защищали его с севера. Шел второй день нового 1945 года.
Накануне, 1 января, со своего наблюдательного пункта на чердаке домика мне удалось рассмотреть между горами 40 немецких танков, прибывших из Вены: они прятались в ущельях. Начальству я доложил о них, а про себя порадовался: «У нас так много пушек, что эти танки не страшны нам». А сегодня с утра ничего нового у немцев не увидел, поэтому спокойно покинул наблюдательный пункт.
Но как только спустился с чердака, по ушам ударил неимоверный рев моторов сотен автомобильных тягачей. Вскакиваю на чердак и с ужасом вижу, как все эти машины с прицепленными пушками и минометами скрываются в горах позади нас.
Но ведь и немцы видят, как покидает нас эта пушечная армада. Кто помешает теперь 40 немецким танкам напасть на мои 8 пушек? Взволнованный, обращаюсь по телефону к генералу Миляеву:
– Что же это делается, товарищ генерал, пушки покинули нас на виду у немцев, и западная окраина города теперь беззащитна, мои же пушки стоят на северной!
– Поставь обе свои батареи на западной окраине и обороняй город! Понял? Выполняй!
Везу свои пушки на конях на запад, ставлю на оледенелую землю под сильнейшим немецким огнем. Половина людей и коней уже погибли. Не успели привести орудия к бою, как на 4 пушки первой батареи набросилось 16 танков, а на вторую – 11. Вдобавок 13 остальных, обойдя домики, накинулись на обе батареи сзади. И все восемь пушек вместе с расчетами были размазаны гусеницами танков по мерзлой земле. Случилось страшное. Но люди мои в этом скоротечном бою не дрогнули. Погибая, бились героически. От снарядов наших пушек горели 9 немецких танков.
Со своего командного пункта я бросился на вторую батарею, командир которой погиб. Став на место наводчика, начал стрелять по танкам. Уничтожив один, выстрелил по второму. Но, опасаясь удара в лицо частями орудия при откате ствола, откинул голову назад и случайно, боковым зрением, заметил металлический блеск гусеницы немецкого танка, который стремительно наезжал на меня и на мою пушку сзади. Далее сработало мое спортивное мастерство. В одно мгновение я сумел выскользнуть из-под уже нависшей надо мною стальной гусеницы, и тут же раздался страшный металлический скрежет – хруст раздавленной танком пушки.
С пятью уцелевшими огневиками и телефонистом я чудом выбрался из занятого немцами городка и оказался у основания горного хребта. Подключился к проложенному телефонному проводу к стоявшей за хребтом гаубичной батарее и ее огнем остановил дальнейшее продвижение немецких танков.
Наступила ночь. 17 уцелевших пехотинцев и мы стали рыть в мерзлой земле себе окопы. А немцы принялись строить оборону вокруг городка. И тут прискакал на конях обеспокоенный случившимся заместитель командира нашей дивизии полковник Урюпин.
– Ты уцелел? Лучше бы не приходил, – сходу выпалил он, – мы бы списали тебя вместе с твоим дивизионом, и дело с концом. А теперь тебя же судить надо. Приказ товарища Сталина «Ни шагу назад!» никто не отменял!
– За что? – возмутился я. – За то, что бросили меня на съедение 40 танкам?!
Прошло какое-то время, и я узнал причину экстренного снятия с наших позиций артиллерийских полков, стало легче. Оказывается, они успели встретить и разгромить танковый корпус немецкого генерала Гудериана. Четыре сотни его танков не прорвали кольцо окружения нашими войсками города Будапешта.
А теперь расскажу о самом страшном, даже невообразимом.
– Михин, – говорит мне по телефону утром 3 января командир дивизии, – судить тебя мы не будем, если вытащишь от немцев свои разбитые пушки и прокурор убедится, что стрелять из них было невозможно.
– Товарищ генерал, – говорю в ответ, – мы сожгли 9 танков, большего сделать было невозможно. Проникнуть на лошадях через сплошную оборону немцев за раздавленными пушками нереально. Что ж, судите …
– Я знаю твою хватку. Попробуй. В штаб армии я еще не докладывал.
Телефонная трубка смолкла, а я поник в растерянности. Ни защитить меня, ни подсказать мне, 23-летнему, некому. 35-летний замполит мой перестал общаться со мной: ты воевал, ты и отвечай… Ему легче на войне, их там, в тылах, немецкие танки не давят.
Воодушевил меня 30-летний парторг моего дивизиона Шевченко, который проникся сочувствием и прибежал ко мне из тылов на передовую.
– Иван Акимович, – трогательно сказал я ему, – ползи под немецким огнем вдоль передовой налево и ищи разрыв в их обороне, куда бы возможно было проехать ночью на конях за пушками, а я поползу направо.
И мы с Шевченко 3 января после моего разговора с генералом поползли по передовой в разные стороны искать счастья.
Немцы нас, конечно, заметили, хотя и были мы в белых маскхалатах. Стреляли они неистово, но не убили. Меня же вместо смерти ждала неслыханная радость. Не иначе как Господь сжалился надо мной. Пробрался я через густой кустарник и вижу внизу небольшую речку подо льдом. А по ту сторону речки растет такой же густой кустарник. Речка течет с гор, справа налево, точно к немцам. Как раз туда, где лежат наши пушки. По ее льду, маскируясь кустарниками, и проникнем мы ночью на конях с передками в немецкие тылы за разбитыми пушками. Немцы нас не заметят. Чего им делать на речке... Не будут же они на льду траншею рыть. Только бы кони не заржали. На всю жизнь запомнил я название подарившей мне жизнь речушки. Она и поныне называется Алтал!
Часов в двенадцать дня мы с разведчиком Яковом Коренным, прихватив с собой немецкий ручной пулемет, отправились бережком по льду речки в тыл к немцам в разведку. Шли туда, где стояли у речки наши орудия. Только залегли мы на берегу Алтала напротив наших пушек, как сразу же увидели немецких солдат. С ящиками в руках они спускались с противоположной горы к нашим пушкам. Когда они стали укладывать свои ящики на стволы наших разбитых пушек, мы поняли: будут взрывать их на металлолом. Приказываю Якову уничтожить немцев. Он уложил их из пулемета двумя короткими очередями. Возможно, немцы в городке и слышали стрельбу своего пулемета. Он же звучит: фру-фру, а наш реже: та-та-та. Но фашисты не встревожились.
Не окажись мы на этом месте сейчас, хозяйственные немцы взорвали бы наши пушки на части и вывезли их. Наш прокурор не увидел бы разбитых пушек, а меня судили бы за то, что бросил боеспособные орудия.
Не теряя времени, мой Яков отправился по льду речки в наши тылы и через пару часов, уже ночью при луне, привел ко мне четыре пушечных передка, запряженных парами коренных трофейных битюгов. Четверо ездовых вместе с Яковом привязали раскоряченные пушки к передкам и по льду потащили их в наши тылы. Пусть прокурор убедится, что из них не стрельнешь. И я облегченно вздохнул: полдела сделано.
Вскоре мои ребята принялись снаряжать вторую батарею к отправке домой. А я на пригорке, ближе к домам, стою на страже, не появятся ли откуда-нибудь немцы. Именно стою, чтобы дальше видеть вокруг. И вдруг неожиданно для меня из-за ближайшего дома вываливается шумная ватага подвыпивших немецких солдат. Они «отметили» взятие городка. Идут врассыпную, не в строю. Значит – без командира. А подвыпившие, да еще бесконтрольные люди бывают слишком любопытны. Наверняка, заинтересуются, что там делается с разбитыми русскими пушками. В лунном свете они, конечно, увидели и меня. Хотя возня с пушками, около которых стоят бельгийские битюги, на которых немцы возят пушки, никаких тревог у них не вызвали.
Остановились метрах в пятидесяти от меня, у дороги, по которой пойдут дальше вблизи меня ночевать в свои полевые блиндажи. А я в страшнейшем испуге быстро соображаю, что же мне делать. Кинуться к своим ребятам, там пулемет? Но, увлеченные работой, они не замечают немцев. А немцы-то с передовой, люди боевые, шустрые и вооруженные, не в пример моим ездовым. Сразу догадаются, кто мы такие. Завяжется схватка, и пушки мы не вывезем, да и сами не уцелеем. Не о наших жизнях думал я тогда. А о деле. Мне живым или мертвым обязательно надо вернуться домой, к своим. А если пропаду вместе со своими людьми, значит, испугался суда и сдался в плен. Предатель.
Но мне сказочно везло. Немцы приняли меня за своего офицера – тыловика, который увозит пушки.
– Зачем вам эти разбитые русские пушки? – кричит мне один.
Я понял его вопрос, но ответить опасаюсь, боюсь своим «школьным немецким» выдать себя. Однако и молчать нельзя. Что же делать, в страхе думаю я. А время не ждет. Тем более другие немцы в нетерпении, с хохотом повторяют главный вопрос: зачем нужны? И я вступаю на скользкий, смертельно опасный путь: решаю и дальше изображать немецкого офицера, коль показался им таковым. На счастье вспомнил немецкое слово «генуг», что означает «хватит». Резко вскидываю вверх левую руку, в правой-то у меня пистолет, прижатый к бедру, и так же резко опускаю ее.
– Генуг! – зло, громко, насколько мог по-немецки четко и категорично, а по-командирски угрожающе крикнул я в сторону немцев. И тут же демонстративно резко повернулся на 180 градусов «кругом» через левое плечо, подставив им свою спину. Дескать, я – офицер, а вы солдатня, да еще в непотребном виде, не хочу с вами разговаривать.
Немцы притихли. А я-то стою к ним спиной, мне не видно, что они делают. И вот тут по спине побежали мурашки. Меня объял смертельный страх. Да еще как на грех проскочила тревожная мысль: а через какое плечо поворачиваются немцы «кругом»: как у нас, через левое или через правое? Но мгновенно сообразил: Петр Первый заимствовал строевой устав у немцев, значит у них, как у нас. Поворот я сделал правильно и достаточно четко. Несколько длиннющих секунд, самых страшных в моей жизни, я умирал, пока подвыпившие немцы мучительно, целую вечность, соображали, как им дальше поступить — продолжать рассматривать, как цепляются разбитые пушки к передкам, или начать движение восвояси.
Когда услышал шуршание ног по мерзлой дороге, повернул голову. Немцы уходили, опасность миновала. Отходил, в смысле приходил в себя, я долго.
Между тем мои ребята уже приготовили к спуску на лед и эти пушки, и мы молча покинули зловещий город Пуставам.
На опушке леса из 8 раздавленных пушек собрали 3 цельных, у четвертой не хватало только ствола. Находчивые разведчики «позаимствовали» его из числа запасных у покинувших нас артиллеристов. По одной пушке подарили мне два дивизиона нашего полка. Получилось у меня две трехорудийных батареи.
– Тебя бы надо было орденом наградить, но скажи спасибо, что не судили, – похвалил генерал Миляев.
Петр МИХИН, участник войны.
- Комментарии
Загрузка комментариев...
