Член Союза композиторов России с 1998 года, дипломант и призер II Международного конкурса «300-летию Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры посвящается...», преподаватель Курского музыкального колледжа имени Свиридова, а еще – интересный собеседник, не лишенный чувства юмора.
– Михаил Юрьевич, вы курянин?
– Судьба привязывала меня на небольшие промежутки времени то к одному, то к другому месту нашей необъятной страны. До семи лет жил в Алтайском крае, следующие девять – в Ефремове Тульской области, потом четыре года учебы в музучилище в Новомосковске и шесть лет в Саратовской консерватории. В Курск я перебрался в 1986 году – без малого 30 лет назад, и считаю себя курянином на том простом основании, что так долго я не жил нигде.
– Помните ли вы место рождения?
– Это алтайский рабочий поселок с поэтическим названием Малиновое озеро. Он действительно располагался вблизи озера, берега и дно которого были сплошь усыпаны солью. Вечерами, когда солнце подходило к горизонту, розовые краски заката заливали небо и отражались в голубоватых кристаллах соли, и озеро начинало сиять невероятным малиновым цветом. Моя память с детских лет так бережно хранит эти фантастические пейзажи, будто они – семейные драгоценности, перешедшие мне по наследству.
– Профессии ваших родителей далеки от искусства. Что же вас привело в музыку?
– Да, мой папа по образованию химик, сначала он возглавлял участок, а потом стал главным механиком химического завода. Мама работала в торговле.
Тем не менее я рос в музыкальной среде. В семье, где воспитывалась мама, было пятеро детей, и все они вместе с родителями играли на разных инструментах – такой вот семейный ансамбль. Дома мама играла на гитаре и пела в дуэте с отцом.
Как пришел в музыку? Как-то я, семилетний, возвращаюсь с теткой из Украины, вхожу в свою комнату и вижу там большой черный инструмент. Меня даже не спрашивали, хочу ли я играть! Я пел, имел абсолютный слух, и родители просто поставили меня перед фактом, вернее – перед фортепиано. Меня записали в музыкальную школу. Не могу сказать, что мне там очень нравилось. Ребята на улице гоняют в футбол, а у меня из-за музыки совершенно не оставалось свободного времени. Потом благодаря настойчивости своего педагога я поступил в Новомосковское музыкальное училище в Тульской области. Хотя в общеобразовательной школе на выпускном вечере ко мне подошел учитель математики и сказал:
– Знаешь, что я хочу от всего сердца пожелать тебе, Миша?
– Что? – спросил я в ожидании добрых напутствий.
– Не поступить в музучилище.
Преподаватель обожал свой предмет и видел во мне склонность к анализу и хорошие задатки математика. Но он не знал, что в музыке математики тоже хватает, это только кажется, что мелодия – плод импровизации. Возьмите полифонию – там ведь сплошные формулы.
– Когда вы начали сочинять музыку?
– В музучилище пришли работать два молодых педагога-композитора: Аркадий Фельдман, окончивший Саратовскую консерваторию, и Александр Атаров – выпускник Московской консерватории. Оба талантливые, увлеченные, они начали заниматься со мной и зажгли интерес к сочинительству. К выпуску у меня уже начали получаться какие-то композиции, и я поехал учиться в Саратов. Консерватория там открылась третьей в стране – после Питерской и Московской. Здание у нее замечательное, выполнено в ложноклассическом стиле в виде замка начала ХХ века. Дверь тяжеленная. Первый раз столько усилий прилагаешь, чтобы открыть ее, что невольно робеешь: «Если войти в консерваторию так трудно, то как же там учиться?».
– В творческой среде не раз слышала мнение, что каждое новое имя в музыке – это музыка, которой раньше не было, поэтому невозможно научить быть композитором, им надо родиться. Вы согласны с этим утверждением?
– Абсолютно согласен. Сейчас написано несколько десятков учебников по сольфеджио, гармонии, элементарной теории музыки, но нет ни одного настоящего учебника по композиции. Отдельные труды с соответствующими названиями есть, но такого пособия, чтобы, следуя ему как пошаговой инструкции, придумать новые мелодии, нет. Я сам много лет сочиняю музыку, но не могу объяснить студентам, как это происходит. Все сводится к тому, что человек должен найти себя и выразить свое мироощущение в музыке.
Помню свое обучение композиции в консерватории. Оно строилось не так: я пришел, сел за парту, учите! Чтобы разговор состоялся, ты должен принести уже что-то написанное тобой. Преподаватель поможет, направит. Здесь не то что учебников, программы как таковой нет и не может быть. С каждым нужно заниматься индивидуально. Исполнительскому мастерству научить проще. Там есть произведения, гаммы, этюды, а в композиции – полный туман.
– Как оценивали преподаватели ваши студенческие работы?
– Разные случались казусы. Моим преподавателем был Арнольд Бренинг – немец, суровый с виду, но добрейшей души человек. Он был музыкантом академического склада, приверженцем и почитателем классики. После Рахманинова для него музыки не существовало, за джаз, по его мнению, надо было сажать за решетку. Я же придерживался диаметрально противоположных взглядов на музыку и как молодой, начинающий композитор искал себя, любил использовать резкие созвучия. Бренинг это терпел, качал головой и говорил: «Дело ваше. Я бы сделал не так, но раз вы считаете по-другому – делайте».
К концу первого курса на экзамен по композиции я представил свое авангардистское трио для скрипки, флейты и фортепиано «Три поиска русского». Его три части назывались «Аз, Буки и Веди» и предполагали поиски менталитетных составляющих русского человека. Потом это произведение исполнялось в Москве, Воронеже, в Курской филармонии, а тогда на экзамене Бренинг долго сражался с председателем комиссии Сосновцевым, прежде чем тот согласился оценить его на тройку с пятнадцатью минусами.
– Артемов, запомните, в музыке все найдено до вас! – кричал он.
Я был оскорблен и возмущен, но что делать? На втором курсе к экзамену написал произведение для струнного оркестра «Концертино», и ярый противник авангарда Сосновцев изменил мнение обо мне: «Да-а. Я-то думал, Артемов музыку придумывает, а он ее все-таки сочиняет».
– Вы потом и сами преподавали в Саратовской консерватории?
– Всего год. Я должен был остаться в аспирантуре, но на распределении мне предложили место преподавателя в Курске. Это было невероятной удачей, потому что всех направляли в районные города и поселки, а тут областной центр, музучилище! Через пять лет меня пригласили в Саратов в качестве преподавателя. Был 1991 год, время смутное, и долго я там не задержался, о чем нисколько не жалею.
Кстати, в 1991 году на зимней сессии беру в деканате список студентов-заочников и вижу известную фамилию – И. Крутой. Спрашиваю, кто такой? Мне кивают: «Тот самый. 4 курс».
«Вот на экзамене и выскажу все, что думаю о его песнях», – обрадовался я, но Крутой, как чувствовал, на сессию не приехал и консерваторию бросил. Зачем ему учиться писать сонаты и симфонии?
– В советское время на эстраде ежегодно звучали новые вокальные призведения. Сейчас, если и появляется что-то новое, то, как правило, однодневка, и поп-исполнители из концерта в концерт поют песни 40-50-летней давности.
– В те времена писали профессиональные композиторы, а кто сейчас «рождает» эти поп-шедевры? Люди со скудным, сомнительным образованием. Тяп-ляп и все готово! На шаблонах, перепевах давно известных интонаций да как бедно написано! Возьмите песни 50-60 годов. Там такая гармония, такие сложные конструкции, но все поется легко и естественно. Это и есть настоящий профессионализм.
– Чем вас привлекла церковная музыка?
– Сколько живу в Курске, все время был связан с церковной музыкой – сначала как хорист Сергиево-Казанского и Никольского храмов, потом благодаря владыке Ювеналию стал регентом церковного хора Знаменского собора. Два года мы вели переговоры, я настаивал на том, что без достойной оплаты певчим хорошего хора не создать, но все получилось. Ювеналий – удивительный человек, очень много сделал для людей, ему старались ответить тем же. Помню, мы долго готовились к выступлению накануне Рождества. В семь утра после ночного стояния я без сил опустился на скамейку. Подходит Ювеналий: «Михаил Юрьевич, устали? А мы вот так уже третью ночь не спим». И пригласил меня к себе в покои разговляться. За столом с владыкой помимо меня сидели отец Павел, сейчас настоятель Воскресенского храма, водитель и экономка. Вот такой великой души был человек.
Будучи регентом хора, я подбирал репертуар, искал музыку и в конце концов начал писать ее сам. Сейчас мои произведения исполняются во многих храмах России и Украины, и это особенно воодушевляет, потому что человек уходит, а музыка остается, и если хор поет написанное тобой, то вся церковь словно бы молится за тебя.
– В вашей творческой копилке есть музыка и других направлений...
– Есть вокальные произведения. Например, песня «Курск» на слова Михаила Петухова была написана для солиста хора и симфонического оркестра и вошла в сборник «Лучшие песни о Курске». Необычное произведение на слова Вадима Корнеева «Праведная сила» для солиста хора и оркестра я написал в честь 60-летия Великой Победы. Памяти Георгия Свиридова посвящена вокально-хоровая поэма «Страна печали, страна Христа» на стихи Сергея Есенина.
Многолетнее сотрудничество с театром юного зрителя «Ровесник» вылилось для меня в огромное количество музыки для спектаклей и новогодних постановок. Впервые в качестве театрального композитора ТЮЗ привлек меня в 1991 году к постановке пьесы «Лови француза в женихи», и, самое интересное, что этот спектакль продержался в репертуаре 20 лет.
Совместно с журналистом Мариной Гуляевой мы сделали проект «Путь к свету» к 100-летию Александра Дейнеки. Марина монтировала фильм о творческом пути художника, используя его картины из фондов Курской галереи, а я сочинил к нему музыку, которую назвал «Кинематографическая сюита». В некоторых городах она исполняется без видеоряда – как самостоятельное произведение.
Но больше всего у меня церковной музыки: сотни полторы произведений наберется. Вот и сейчас на пюпитре на фортепиано стоит детская песенка православной тематики.
– Кроме музыки есть еще какие-то увлечения?
– В молодости очень интересовался живописью, но не как художник, а как ценитель искусства — много раз ездил в Москву, пропадал в Пушкинском музее, знал его наизусть, много читал. Сейчас мое единственное увлечение – музыка, причем это хобби, ведь кормит меня преподавательская работа. Вообще композиторство – самое разорительное занятие: мучаешься, сочиняешь, потом тратишься на бумагу и ксерокс, ищешь исполнителя, делаешь фонограмму, и за все надо платить. Заказы, которые приносят дивиденды, случаются не так часто, как хотелось бы. Зато, когда получаешь заказ, чувствуешь себя профессионалом – потому что ты должен смочь!
– Что вы считаете вершиной своего творчества?
– Вершина? Трудно о себе в этот смысле. Композитор Стравинский всегда заканчивал свои сочинения словами «Во славу Божью». Я считаю удачей все, под чем могу с гордостью поставить свою подпись. Одно из таких произведений – симфония, посвященная моему педагогу Арнольду Бренингу.
- Комментарии
Загрузка комментариев...
