Воскрешение из мертвых
Свежий номер: 21 марта 2024 (4961)
тираж номера: 4050 экз.
Архив номеров
USD 77.17
EUR 77.17
Версия для слабовидящих
Электронная копия газеты Оформить подписку
16+
Воскрешение из мертвых


Только успел я с бега плюхнуться в грязную от дождя лощинку и всем телом прижаться к ее дну, как впереди меня, буквально в двух метрах, рванул тяжелый немецкий снаряд. Страшный рой осколков с разноголосым и каким-то капризно-недовольным завыванием пронесся над   головой. А мощная взрывная волна  так ударила в голову, что я тут же потерял сознание.
Бежал я, артиллерист, в атаку на немецкую траншею вместе с батальоном Морозова. Ему нравилось, как я уничтожаю вызванным по телефону огнем своих орудий немецкие пушки и пулеметы. Вслед за мной бежал телефонист, а за ним, спадая с катушки на его спине, тянулся по земле телефонный кабель.
Когда ко мне подползли двое связистов, которые удаляли порыв телефонного кабеля, то ни дыхания, ни пульса у меня не было, лежал я, как вареный, неподвижно. А тело телефониста с разбитой осколком снаряда головой лежало в двух шагах от меня.
– Оба от одного снаряда погибли, – печально сказал один из связистов, когда они осмотрели наши тела.
Один остался сторожить, чтобы подать голос, когда придут за нами, а другой побежал за помощью в уже занятый нашим батальоном венгерский городок Коч.
Было это 27 марта 1945 года, когда после взятия Будапешта наши войска устремились на Вену.
Я, командир дивизиона, оказался в этом бою за городок Коч случайно: упросил по дружбе помочь ему командир батальона Морозов. Когда я командовал батареей, то постоянно поддерживал его батальон. Ему нравилось, что артиллерист вместе с ним бегает в атаки, всегда под рукой. Показал цель, и она тут же будет уничтожена.
– Без тебя не возьму я этот город, поддержи, пожалуйста!
– Лично не могу, я же опекаю еще два батальона.
– Конечно, теперь ты в атаки не бегаешь, решил выжить, – уколол меня Морозов самыми обидными словами: «решил выжить».
И я согласился бежать с ним рядом в атаку, командуя огнем не одной, а всеми тремя батареями своего дивизиона.
Немцы зубами держались за Венгрию. Им позарез нужна была венгерская нефть. Бои велись чудовищные. В том числе и за этот городишко Коч.
На нас обрушился мощнейший огонь пулеметов, пушек и минометов. Все поле, по которому мы бежали к последней немецкой траншее, было сплошь в разрывах и огне. Мириады стальных осколков и пуль пронизывали все окружавшее нас пространство.
И вот бегут атакующие солдаты нашего батальона 10-15 метров и сразу падают на землю, чтобы немцы не сумели убить их. Ползут по-пластунски, снова вскакивают и снова бегут. А если какие солдаты от страха задержались и не пускаются в бег, Морозов кричит им единственное слово-приказ;
– Вперед!!!
Кричит во все горло, чтобы его услышали сквозь грохот боя и в самом конце атакующей цепи.
«Вперед!» – это самое страшное слово на войне. В нем вмещено все: и приказ умереть, но сделать опасное дело, и угроза: попробуй не выполни, будешь тут же расстрелян своими. Но это и просьба: «Пожалуйста, будь патриотом, умри, как другие, но атакуй!»
Ни один самый великий артист не сумеет произнести на сцене это слово так, как бросает его в воздух на поле боя командир батальона с растяжкой на слоге «ре».
– Вперееед!!!
Потому что на сцене нет главного; ни смертельной опасности, ни страшной обстановки боя.
До немецкой траншеи из сотни атакующих добегают человек 30-40. Остальные остаются лежать на поле, убитыми или ранеными. Да, подбежав, попробуй  впрыгни к немцам в траншею на их штыки, ввяжись в рукопашный бой. Победителей, если удастся завладеть траншеей, человек пятнадцать останется.
На мокрой и грязной плащ-палатке – мелкий весенний дождь не прекращался сутками – меня принесли к вырытой похоронной командой в центре города братской могиле. Под грохот траурного ружейно-автоматного салюта боевые друзья попрощались со мной. Но когда стали опускать в могилу, мокрый угол плащ-палатки выскользнул у кого-то из рук, ноша перекосилась, и я полетел в могилу вниз головой. От удара об уже лежавшего покойника негромко вскрикнул.
– Да он живой! – с надеждой и радостью закричали люди.
Меня отнесли в ближайший домик. Хозяевам строго-настрого приказали:
– Вот вам оглушенный русский капитан, приведите его в порядок, мы скоро вернемся за ним.
Иначе мои люди поступить не могли. Венгрия воевала с нами на стороне Германии. И рассчитывать на доброе отношение жителей этой страны к нашим раненым было нельзя. В тяжелых боях мы потеряли так много людей, что оставить вместе со мной в этом домике было некого. Каждый воин выполнял обязанности за двоих. Со взятием городка Коч и других населенных пунктов подразделениям дивизии не дали возможности переночевать в них. Поступил приказ преследовать отступающего противника до города Комаром.
Таким образом я, тяжело контуженный, находившийся без сознания офицер, был оставлен на попечение хозяев дома, матери лет сорока и ее дочери шестнадцати лет, до утра следующего дня. И, надо отдать должное, поступили они со мной, бездыханным, сочувственно: сняли мокрую одежду, обмыли, вытерли, одели в свое белье, возможно, одежду воюющего против нас главы семейства, и уложили в чистую постель.
Прибывший на другой день фельдшер нашего дивизиона Костя Матвеев подтвердил диагноз, поставленный рядовыми солдатами, о сильной контузии головного мозга и вывозить меня запретил. Можно повредить мозг еще больше.
Так я остался под присмотром хозяев еще на несколько дней. Меня, конечно, навещали подчиненные, в частности, ординарец сержант Яков Коренной. Но он был единственным оставшимся в строю разведчиком управления дивизиона, поэтому вынужден был и в боях участвовать, и ко мне приезжать. Но я, будучи в бессознательном состоянии, ничего этого не видел и не знал.
Очнулся на третий день после контузии, как после хорошего сна. В памяти сохранился только звук страшного взрыва. Но я знал, что был убит. Первая мысль, пришедшая на ум после того, как очнулся, была: живой. Приоткрыл чуть-чуть веки и увидел сквозь чистейшие тюлевые занавески широкое окно и как колышутся эти занавески от ветерка в открытую форточку. За пределами стены дома сиял солнечный день. Это удивило: я хорошо помнил, что в момент взрыва, который убил меня, шел дождь. Обдумывая это несоответствие, заметил, что вверху над моей головой склонились два женских лица; одно в среднем возрасте, а другое молоденькое, девичье. Причем, с девичьей головы спускался вниз тонюсенький, светлый локон, свитый в пружинку. Маленькая теплая ладошка нежно гладила мою щеку. Может, от того и проснулся, подумал после. Девушка показалась знакомой. Да это же моя невеста Славка! И тут пришла мне в голову удивительная мысль: на самом деле-то я убит и нахожусь в раю. Во время боя шел дождь, а тут солнце, все чистое и белое. Неужели и Слава умерла? Я-то попал в рай как убитый воин, а она как? Она не писала, что служит в армии и находится на войне.
И тут я рывком приоткрыл глаза во всю ширь. Женщины в испуге громко вскрикнули настоящими живыми человеческими голосами. И я вмиг понял: никакой это не рай, а я живой!
Женщины пришли в себя и стали осторожно говорить со мной по-немецки. Сообразили, что венгерского языка мы, русские, не знаем, а немецкий все учат в школе.
Разговаривал с ними с опаской. Белье-то нательное на мне не мое. Скорее всего, хозяина дома, а он воюет и продолжает стрелять в наших. Но постепенно привык к их хорошему отношению.
А когда военфельдшер Матвеев нашел меня вполне транспортабельным, я тепло попрощался с хозяевами, поблагодарил их и уехал к себе в дивизион. Наши войска уже взяли город Комаром, а на другом берегу Дуная стоял чехословацкий город Комарно, уже освобожденный другими нашими войсками. И наша дивизия продолжила свое наступление на Вену.
Я в боях еще не участвовал, продолжал набирать силы и находился не на передовой, а при своем штабе. Один из водителей дивизиона вернулся из поездки в город Коч, где стояли тылы нашей дивизии, и привез мне оттуда небольшую записку. Служащие штаба видели, как водитель передавал мне эту записку, и попросили прочитать ее им. На фронте было так заведено: никаких секретов не держать, любыми новостями тут же делились с окружающими. Видно, такие семейные взаимоотношения диктовались скоротечностью жизни на войне: сию минуту ты живой, а секунду спустя уже на том свете, «ушел под вечны своды и чей-нибудь уж близок час», как гениально заметил Пушкин.
Я развернул записку и с любопытством взглянул на текст. Записка была на немецком языке. Сразу понял, что это пишут мне венгерки, мои благодетели. И мигом про себя перевел текст на русский.
– Ну. читайте же, товарищ капитан! – торопили нетерпеливые штабисты.
– Тут написано по-немецки, я буду переводить вам каждое предложение.
И я не без волнения перевел присутствовавшим содержание записки. Детским, каллиграфическим почерком было аккуратно выведено: «Mein lieber Peter! …»
– Мой любимый Петр! Если бы ты знал, как я люблю тебя! Мария, – произнес я.
Чтобы подчиненным было ясно, кто такая эта Мария, я кратко сообщил, как заботливо выхаживали меня, сильно контуженного, эти венгерки. Мария была девушкой красивой, и когда приходила ко мне в комнату, мама обязательно сопровождала ее. Но я лежал пластом, мог только негромко разговаривать, и мне было не до женщин.
Мне, безусловно, хотелось сохранить записку. Но подчиненным я этого не выдал: записка на немецком, зачем компрометировать себя. Тем более мне, как и всем фронтовикам, было известно требование: никаких записей при себе не хранить.
Подчиненным сказал:
– Чего только не придет в голову молоденькой девчонке.
Записку разорвал на кусочки и отдал одному из солдат выбросить их в мусорный ящик. В тот же день я вернулся на передовую и включился в поход на Вену.
Петр МИХИН,
кавалер ордена Александра Невского.
  • Комментарии
Загрузка комментариев...